Глава "Про войну Гражданскую, что никак не гасла" из книги "Байки деда Игната"....

[Закубанская Линейная Община]

Глава "Про войну Гражданскую, что никак не гасла" из книги "Байки деда Игната".
-----------------------------------
"... О Гражданской войне на Кубани дед Игнат вспоминал неохотно, рассказывал о ней мало. Не любил он те пагубные годы, считал, что было бы лучше, если бы их не было вовсе. Но что было, то было, и от этого некуда деться…
А стряслось, по его понятиям, кровавое крушение всех основ давно отлаженного казачьего уклада жизни, попрание привычных представлений о грехе и законности, праве и правде. Война, считал он, дело само по себе бандитское. Даже справедливо отбиваясь от нападения злого ворога, оборонитель своего дома, семьи, добра – если вовремя не остановиться, скатится в бандитство, сам того не замечая, ибо неведомо, где она, та грань между справедливостью и грехом...

– По первоначальному Советы у нас на Кубани воцарились без особо большой драки, – вспоминал дед Игнат. – Вернулись с фронта казачьи полки. Те, что с Гэрманьского по жэлизной дороги, с Турэцького – бильшэ морем, из Трапезунду в Новороссийськ. У фронтовикив к тому часу у головах кишкы завэрнулысь на бильшовыцькый хвасон. Нэ поголовно, шоб у всих, но у большинства…

... Фронтовики где разогнали, а где побили своих офицеров. Больше не за политику, а по окопной злости, за их поведение на войне и за отношение к рядовым. Кто, значит, был не справедлив или прятался за солдатские спины, того – к стенке, или грузило на шею и в воду. Ну, а кто хоть и офицер, но воевал достойно, над рядовым не измывался, так того даже, бывало, спасали от "чужих" революционеров – анархистов, эсеров, хоть и были они, такие офицеры, может, за Царя, или за Ленина - Троцкого, не важно. Так спаслись от самочинной расправы и пашковский казак Андрий Шкура, и полтавский иногородний сотник Епифан Ковтюх, и павловский казак Иван Кочубей, и Петропавловский есаул Иван Сорока, и михайловский казак, полковник Микола Бабиев, и ещё кто - то там. Потом их разделила междоусобица - распря, а на первых порах все они были из одной армии – Императорской, Российской… Помитинговали на станичных майданах, вспоминал дед, а тут, как нарочно, в Петрограде сопхнули "временных", а мы – что, хуже? Ну, "наладили" старых отцов - атаманов, выкрикнули новых, помоложе, кое - где постреляли, но не густо. На этом можно было бы и успокоиться, так нет, явился блаженной памяти Лавр Корнилов, генерал молодецкий, из сибирских казаков, но с вывертом: не хотел, чтобы в России был Царь, и даже, по слухам, именно он сообщил Царской семье об её аресте. Надо же: генерал! Присягнул Царю, а потом его жинку с детьми арестовал! С того, может, и начался крестный путь "царя Мыколы". Не арестуй его "временные", может, он бы и ссыпался к родичам за границу. Не дюже складно по чужим хатам тыняться, но живым бы остался! Ну, да Бог им судья. Может, за те прегрешения и нашла скорая смерть Корнилова под Екатеринодаром, когда он хотел нахрапом выхватить город из рук Советов, и его добровольцы, с великой, правда, кровью, уже влезли в город, отбили Самурские казармы. Ещё чуть - чуть, и глядишь – Лавр Егорович въехали бы в Атаманский дворец. Не пришлось. А генерал был крепкий, "генералистый"...

– А то, шо його из зэмли выкопалы и надругалысь над мэртвяком, то уже бильшовыцкый грих, – считал дед Игнат. – И нэ даром Сорокына, шо сгарбузовав цэ нэпрыстойство, потом свои жэ и прыкончилы. За ным щэ булы гришки, мордокрут був нэ малый, людской крови нэ жалив. Ось, його Бог и покарав. А був той Сорока, бисова его душа, казаком Пэтропавловськой станыци, с гэрманьцэм воював умно, до есаула дослужився…

... Дед был твёрдо уверен, что любое прегрешение не остаётся без соответствующего возмездия. Господь Бог на Страшном Суде партбилеты спрашивать не будет. Красный ты, или белый, или там какой зелёный, ему байдужэ. И обдурить Бога никому не удастся. Он будет мерить добрые и злые дела каждого, и дастся каждому по грехам его. Но до Страшного Суда далеко, и многих грешников возмездие настигнет ещё при жизни. Дед считал, что если бы Бог прибрал всех - всех греховодников в одночасье, то земля бы опустела, и поэтому Господь установил как бы очередь, да и для исправления нужно время, а вдруг, ненароком, кто - нибудь ещё и раскается…

– Ось колы той Корнилов нагрянув на Кубань со своим Ледяным походом, – вспоминал дед Игнат, – Советы по станыцям действувалы щэ с оглядкой, а як Катэрынодар дав тому генералу "гарбуза", воны окриплы и началы показувать свою власть. Не обишлось и бэз смэртоубойства. У нас порубалы бывшего атамана Строгого с братом. Перестреляли в стэпу и порубалы. Хто и за шо? Ужэ к пахоти подэлылы паньску зэмлю, наризалы городовыкам казачий пай, началы выгрибать зэрно, вроди як для фронта. Склыкать народ на очистку шляха, на рэмонт мостов, для всякого такого потрибного. Власть – вона и есть власть, а раз есть власть, то есть и нэдовольство, особлыво, як так власть нова, бэспрывычна. А дэж до нэи прывыкнуть, як ужэ с лита Добровольчиска армия посунула на Кубань. Сразу посли косовыци, ще до обмолота. Ця власть продэржалась пивтора года, знов прыйшлы Советы, а там гэнирал Улагай налэтив, як коршун на курятнык, наробыв пэрэполоху, тай сгынув за море…

... Когда пришли Белые ("кадеты", как их называли на Кубани), многие казаки надеялись, что вернулась старая власть, вернётся привычный порядок и все успокоится. Но "кадеты" сами толком не знали, чего хотят. Одни из них были за Царя, другие за какое - то Собрание (Учредительное, Чрезвычайное), где будут выбирать правителей. Третьи, уже не "кадеты", а местные, из кубанцев – за "самостийную казачью державу". Главный же верховод – генерал Деникин всё толковал за "единую и неделимую Россию", но все они "спасали Россию" от красных, и все в голос кричали, что радеют за народ…

– А нам вроди як байдужэ, – говорил дед. – Нас бы нэ трогалы, нэ мишалы жить спокойно. Так ни! Сами нэ разбэруця, а людэй колготять. Воно ж як: паны скубуця, а у простых – чубы трищать…

... И трещали те чубы основательно. "Кадеты" считали полезным непокорных и недовольных вешать и пороть. Особенно любил этим развлекаться генерал Покровский. Пленных, заложников и просто не поймёшь кого и за что, да и своих несогласных, чуть что – петлю на шею и поминай как звали. Зубоскалил: мы, мол, пленных бережём, ни один волосок не упадет с их головы! А прикажет повесить, ухмыляется: мол, волосы у казнённого целы, как он и обещал. Ну, его также прикончили года через 3 после того, как он смылся заграницу, укокошили без всяких шуток, всерьёз и навсегда.
Был такой Кулабухов, казак из Покровки. Священник, и говорят – толковый, за что и выбрали депутатом Кубанской Рады. Он там потянулся к самостийникам, стал проповедовать казацкую "нэзалэжность". Идея на словах красивая, на деле же Казакия, будь она наяву, за войнами и охраной кордонов не успевала бы хлеб сеять…

– Забулы, як в старовыну горьци - абрэки думалы, шо Россия – вона тут, на правом боку Кубани вся распростэрлась, – говорил дед Игнат. – Ну, можэ щэ трошкы по Дону. И шарпалы нашу Кубань нэщадно. Потом пограмотнилы, узналы шо Россия – от Билого до Чёрного моря, от Царства Польского до царства шаманьского Якутского - Камчацького, и якогось там ще. Вразумилы, шо с такою дэржавою ныкому нэ совладать, и попрытыхлы. А тут на тоби: россияны сами ту Россию, як макитру, на чэрэпкы гэпають!...

... "Кадеты" с тем Кулабуховым не стали цацкаться: раз ты не за "единую - неделимую", то полезай в петлю. А как его повесили, казачки - кубанцы вразумели, какую цену им положили деникинцы и стали бросать фронт.
Ну, а за всякую провинность меньшего калибра шли в ход нагайки и шомпола. За битого, мол, двух небитых дают. Оно, может, и дают, да только сам битый от тех экзекуций сильнее любить начальство не станет. Наша родичка, Матрёна Падалка, была порота "кадетами" за то, что её муж и четверо старших сыновей в "красные подались". Всыпали ей пятьдесят плетюганов, чуть не до смерти, еле оклыгалась. А тут является один из её сыновей, он служил вовсе не у красных, а у генерала Шкуры. Ходил с ним в поход аж под Воронеж, пригнал до дому гарбу всякого добра, награбленного, как водилось, в том походе. Матрёна сказала ему, чтобы он то барахло в хату не сгружал, а девал, куда хочет, потому как на том добре – слёзы и горе. Ну, поглядел он на еле живую мамашу, отъехал на станичный майдан, выпряг коней, да и майнул в плавни, к красно - зелёным. По словам деда, Мотря прожила 103 годочка, похоронили её уже после Отечественной войны на старом Анапском кладбище. Так она до самой смерти помнила, какая власть дерётся… Как и все революционеры и контрреволюционеры, "кадеты" не гнушались и расстрелами. Эта казнь считалась лёгкой и как бы естественной. Ею промышляли и "товарищи" и "кадеты". Выводили на глинища и шлёпали каждый себе в удовольствие, так что теперь неизвестно, кому там ставить Памятный Крест – то ли белым, то ли красным. А вот свои своих уничтожали по звериному жестоко. Как только красные отступили, станичники похватали своих ревкомовцев и на Высокой Могиле устроили им "Страшный Суд". Выкололи глаза, а потом с живых содрали кожу, и каждого, уже полумёртвого, посадили на кол. А в Ревком они не напрашивались, их станичники сами и выкликнули. Да и какой то был "ревком", если в нём не было ни одного революционера? Сначала Правление переименовали в Стансовет, а потом в Ревком. А в станице Славянской стояли лагерем тысяч 5 мобилизованных казаков Таманского Отдела. Перед уходом с Кубани "кадеты" решили послать их на фронт, видать, в заслон своим отступающим добровольцам. Кубанцы упёрлись. Тогда их лагерь был окружён донскими Лейб - Гвардейцами генерала Дьякова, не к ночи будь помянут. Славная казачья бригада, вековая, а вот тебе на – по деникинскому приказу и по своей обозлённой воле пошла против братьев-соседей – кубанский казаков. Вот тебе и "донцы - молодцы, кубанцы - красавцы"! Собрали "Минутное совещание" (было, оказывается, и такое) Полевого суда, и тут же постановили: каждому 10-му вломить по 50 шомполов, каждого 50-го – расстрелять, что тут же и было исполнено. Остальным – марш на передовую! Да только отойдя вёрст 20 - 30 от Славянской, те мобилизованные казачки все поголовно разбежались. А "донцы - молодцы" тем временем наложили контрибуцию на станицу Марьянскую, якобы за укрывательство красно - зелёных. Провиантом и харчами на суточный паёк бригады, а сколько она схарчит, та бригада, особенно если постарается? Тем более, что надурняк и уксус сладкий! Вот такая "единая - неделимая"… Не хотел народ воевать, его жестоко принуждали, запугивали, озлобляли, а озлобившийся человек, битый, поротый, потерявший семью, хату, друзей - сотоварищей, сам становился зверем, шёл на месть и любую жестокость. Разберись тут, кто виноват больше, а кто меньше. Кто? Дед Игнат, отвечая себе на этот вопрос, обычно вспоминал, что в те годы ходила такая байка, или может, притча, если по-учёному: мол, два старых казака столкнулись арбами, и одному из них дышло попало в рот, вышморгув остатки зубов. Так кто из них больший виноватый: тот, кто правил не туда, или тот, кто рот "раззявыв"?
К белым и красным, зелёным и чёрным армиям, войскам и отрядам повсеместно добавлялись самородные местные банды любителей пошарпать народ, пожить вольно и разгульно, за счёт, само собой, всё тех же простых людей. Случалось, что под их маркой грабежом занимались и созданные при станичных властях отряды самообороны и милиция. Как-то раз, при только - только установившейся советской власти возчик Степан Балагура пригнал на сельповский двор гарбу сена. Было поздновато, идти домой не хотелось – он распряг лошадей, поставил их в конюшню, а сам забрался на воз и там, на верхотуре, прикорнул. Под утро слышит какой-то шумок, вроде по двору кто-то ходит. Поднял он свою умную голову и видит: какие-то люди таскают из проёма в складской стене мешки и ящики. Двоих он узнал сразу – сельповского завхоза и местного милиционера, а двое других – вроде как тоже из милиции. И грузят они те припасы на запряжённую гарбу, стоявшую тут же. Степан не подумал ничего такого, носят, ну и носят – начальству виднее. Ещё подремав часок, он слез с воза и пошёл домой. А днём по станице прошёл слух, что мол, ночью был налёт банды зелёных. Ограбили сельпо и хотели поджечь Сельсовет, да милиция не дала. Было погнались за бандитами, да те утекли – кони, мол, у них справней милицейских. Почесал Балагура потылицу и поведал сельповскому председателю про то, что видел. Дескать, "на волка помолвка, а кобылу зайчик съел". Председатель тоже поскрёб свою потылицу и посоветовал Степану никому-никому про всё это не рассказывать, а то, мол, нам же обоим будет горько. А так что: была банда, ну и была, её прогнали, ну и слава Богу – все живые, никто не ранен, не покалечен. И давай договоримся: ты мне ничего не говорил, и я тебя не слышал, сказано – закопано. Будь здоров, Степан, не кашляй!
И Степан "не кашлял" лет 10, только при коллективизации, когда того милиционера избрали председателем колхоза, шепнул двум-трём друганам на перекуре про всё это поганое дело. Так того Балагуру на третий день замели куда надо и быстро-быстро отвезли за казённый счёт аж за Урал, как пособника бандитов. Мол, видел, как грабили, не предотвратил, не донёс кому следует. А годов через 5 и самого председателя ГПУшники зануздали и недолго сомневаясь, шлёпнули. Был слух, что оказался председатель не то германским, не то японским шпионом, и само собой – врагом народа. Каким он был шпионом, никто не знает, а на счёт врага народа, то тут ни у кого нет сомнений – врагом для народа он был, невеста ему кобыла! Ну, а шпиона, предполагал дед Игнат, ему приписали для авторитета всегда правой державной власти.
Так что та Гражданская война у нас не затухала до самой Отечественной. Такая война, чтобы сразу, в одночасье, не кончается…"

Источник